Dices en voz baja –adiós.
Puente sobre la corriente del verano, sobre la llovizna.
Adiós, –dices a los brotes de los álamos,
a la morera tras la valla blanca
a la calle.
Aunque realmente no sabes
A quién diriges este susurro.
Adiós, le dices a aquellos sueños
en los que aparecías…
¡Oh qué extraño sueño crece sobre nosotros!
El ala y la estrella que eran invisibles hasta entonces.
Delante agitan rítmicamente sus alas de pájaro:
Tordos, avefrías, gansos salvajes.
La ingravidez llena los cuerpos, la pupila
desgarra la inmensidad de la desesperación.
No hay nada que ver.
El agua hierve, se estremecen las coronas de los árboles,
El mundo se extiende a confines
hasta ahora desconocidos
para nosotros, para él
Y exacto tu susurro, en la inmensidad
del rayo
danza de lívida telaraña,
anticipada misericordia de hielo.
Qué extraño sueño se ha extendido sobre nosotros
aquí
…Негромко говоришь — прощай.
Мост над стремниной лета, над ливнем.
Прощай, — говоришь тополиным побегам,
шелковице за белым забором
и улице,
А сам толком не знаешь —
К кому обращен этот шепот.
Прощай, говоришь снам, в которых
ты появилась…
О какой странный сон вырос над нами!
Крыло и звезда были незримы тогда.
Впереди мерно машут крыльями птицы:
Дрозды, чибисы, дикие гуси.
Невесомость полнит тела, зрачок
разрывает безмерность отчаянья —
Всего не увидеть.
Вскипает вода, трепещут кроны деревьев,
Раздвигается мир до пределов, доселе
неведомых
ни нам, ни ему самому.
И, точно шепот твой, в безмерности
солнечного луча
танцует бледная паутина,
предваряя милосердие льда.
Какой странный сон раскинулся над нами
тогда.
Hablar sobre poesía significa hablar de nada;
quizá, sobre algunas limitaciones externas
(donde la lengua se devora),
discerniendo/ determinando el deseo
penetrar esta nada, en la ley, en la pupila,
para encontrar en sí mismo la presencia-
es posible.
La muerte no puede ser cambiada por nada;
La sinceridad- es una actividad insaciable
de transición, de fluctuación hacia lo contrario.
Antes de todo: te-amo-no-te-amo-no
la conciencia se desvanece en los márgenes.
No queda más tiempo para la expresión
ha sido eliminada por la simultaneidad.
¿Dónde encontrar a un hombre, que baile como una vela?
Escucha como el segundo milenio
está alcanzando la orilla con las algas del agua.
Tus labios desecan el polen, polinizando el regazo,
los muslos abiertos y el pecho.
Recuerdo el momento en la fría noche
la lámpara de queroseno de lilas reverdeciendo con sus bordes.
El halo de la llama del queroseno un hemisferio esmeralda;
invocando a las polillas desde la oscuridad.
El arco del cenit de agosto con una hoz estrellada
indicándoles el camino, la revelación del siglo de reducida materialidad.
La pantalla y las letras- son la historia,
el archivo pulsante de nadir, en el que como combustión
de mariposas aparece la definición de la noche.
Se incendian las ramas de los jardines,
se manifiestan los campos magnéticos de las palabras,
envueltos en la nada.
¿Qué más puedo decir? ¿qué más hay que decir?
Dentro de ti se desliza, en el delta del río
Abriéndose, como un arco cuya cuerda ha sido desgarrada por el silencio.
Говорить о поэзии означает говорить о ничто;
возможно – о внешнем ограничении
(у которого язык пожирает себя),
обнаруживающем/устанавливающем желание
проникнуть в это ничто, в закон, в зрачок,
чтобы встретить свое присутствие –
что возможно.
Смерть не обменивается ни на что.
Искренность – это неутолимое действие
перехода, колебания к противоположному.
Скорее всего: я-люблю-тебя-не-люблю-я-не
на окраине выцветает сознания.
Для высказывания не остается времени,
поскольку оно изымается одновременностью.
Где найти человека, танцующего как свеча?
Слушай как второе тысячелетие
лижет берег водорослями вода.
Губы твои сушит перга, опыляя колени,
раскрытые бедра и плечи.
Я вспоминаю пору, когда в холодной
ночной сирени керосиновая лампа зеленела ребром.
Зона керосинового огня, изумрудная полусфера,
призывала из тьмы мотыльков.
Зенита августовская дуга звездным серпом
указывала им путь откровения веки срезавшего вещества.
Экран и буквы – это и есть история,
архива пульсирующий надир, в котором, как сгорание
мотыльков появляется описание ночи.
Загораются пряди сада,
проявляются магнитные поля слов, оплетающие ничто.
Что сказать мне еще? Что выговорить?
Соскальзывая в тебя, в междуречье размыкающую себя,
луку подобно, чья тетива беззвучием перекушена.
vacío el jardín
a la distancia una mujer arrullaba
a un niño en la carriola
el servidor juntaba las hojas con las huellas
y las hojas reflejaban lo complejo de la estructura del ojo
¿quién más aparecerá aquí este
o cualquier otro día?
Aquel que vaga a nuestro alrededor
y pronuncia nuestros nombres como un conjuro
¿a quién contarle que mis sueños mueren cada año
y que el cielo les obsequia una ilusoria inmortalidad?
que bebemos de una y de la misma fuente
que el sabor del agua es el mismo para nosotros
пусто в саду
невдалеке женщина укачивала
в коляске ребенка
да служитель собирал листья с отпечатками ног
и листья отражавшие сложность строения глаза
кто еще забредет сюда в этот день
или в другой какой день?
кто бродит среди нас
и произносит имена наши как заклинание
кому рассказать что мои сны каждый год умирают
и небо дарит их иллюзорным бессмертием?
и что пьем из одного и того же источника
что вкус воды одинаков для нас
Te amo, incluso sin saber, si tú existes.
No es esto la memoria, sino algo distinto, comparable únicamente a lo flexible
de la hierba, que avanza en el fondo tras la corriente,
Alfombra de cristal, engañoso acercamiento.
Alejando la ilusión de las fibras del cabello, recorriendo las amargas hebras,
frotando las submarinas hierbas, colándose hacia el estuario,
Congelados libros, la blanca cosecha, el vino blanco en la estrechez de las botellas,
Te amo, incluso sin saber, si existes o existo…
Estuario, donde la solemnidad del océano trae a la memoria de un salvaje ángel,
un circuito de luz, inmovilizando las soberbias alas,
Hacia la plenitud se enhebra, el nombrado océano, con áspero capricho
a la envidiosa orilla, como un insensato hilo de seda
a las tijeras.
Después vigila el curso de los lagartos sobre los esquistos.
Busca los rasgos que faltan entre los trozos de cuarzo, del provocador sol,
las líneas faltantes, sobre las que una piedra es lanzada a la boca -es difícil dicen que te pertenecen sólo a ti.
Incluso si no estás en absoluto, como yo…
Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще.
Но это не память, а что-то другое, сравнимое лишь с гибкой
травой, бегущей по дну за теченьем,
Ковер из стекла, лживое приближенье.
Отделять от надежд волокна волос, перебирать их горькие пряди,
перетирать подводные травы, пробираться к устью,
Морозные книги, белое жнивье, белое вино в узких бутылках.
Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще — есть ли я…
Устье, где торжество океана напоминает дикого ангела,
цепью из света, сковавшего надменные крылья,
К полноте пробираться, именуемой океаном, изрезанной прихотливым
завистливым берегом, словно шелк предвечный безумными
ножницами.
Затем следить бег ящерицы в горючих скалах.
Искать черты недостающие среди обломков кварца, дразнящего
солнце,
недостающие линии, о которых, ворочая камень во рту — трудно
молвить, что принадлежат они только тебе,
даже если нет тебя вовсе, как и меня…
La luna se aleja
… y se desvanecen los crepúsculos,
deambulan los destellos por el libro, como dedos,
cuyo murmullo dulcemente capta la distancia
entre los ojos y el deseo, –
como escarcha, sobre la que nadie
sabe nada, lo mismo que aquel, lo mismo que yo
que nada sé sobre la ciudad,
aquella en la que nací, en la que “salí” de mí, como
una cosa, que siempre se escabulle en la palabra.
en la que la luna se aleja por el tejado…
Donde la mano escapa del campo de observación indiferente. ¿dónde?
Das vuelta a la página.
Луна уходит
…но тускнеют и сумерки,
бродят блики по книге, как пальцы,
чье бормотание ласково считывает расстояние
между желанием и глазами, —
как иней, о котором
никому ничего не известно, подобно тому, как ничего
я не знаю о городе,
в котором родился, где «я» выскользнуло из меня, словно
вещь, навсегда ускользнувшая в слово,
в котором луна уходит за крышу…
Где рука ускользает из поля безучастного наблюдения. Где?
Переворачиваешь страницу.
No es que pueda correr hacia alguna parte. Primero,
examino la página, sobre la que escribo esto.
En segundo lugar, las distintas cámaras fotográficas, las cucharas de plata y las sombras.
aquellas letras que picotean entre las sombras, distintas…
incluso reflejos por si acaso. También veo
una ventana. Me duele la cabeza. Y me duele aún más.
“No es como si pudiera escapar a alguna parte” convirtiéndose
en algún tipo de canto de ópera. Yo no necesito
escapar a ningún lado. Es mejor que mi cabeza
“se parta en dos”
Y cantar, mejor aún si nadie está mirando, algo así como un “adiós”
entonces, es más rápido y más fácil, algunas veces vino
y hoja verde. Sostenerlo entre las manos
y encender un cigarrillo después.
A мне и не убежать никуда. Во-первых,
рассматриваю страницу, на которой это написано.
Во-вторых, разные фотокамеры, серебряные ложки, тени.
Буквы, которые расклеваны между теней, разное …
даже и отражение на всякий случай. Я вижу еще —
окно. И у меня болит голова. И она болит сильнее.
«Не убежать никуда» становится
неким оперным пением. А мне и не нужно
никуда убегать. Лучше — чтобы голова «пополам».
И петь, а лучше никого не видеть, типа «прощай»
тогда, — быстрее и легче. А иногда вина
и зеленый лист. Подержать в руках,
а потом зажечь сигарету.
Silencio
Aquí, como si estuviera destinado al más grande silencio,
Zumbando en los pliegues de la niebla,
En las tímidas huellas,
En los rastros, donde se encuentra de nuevo el movimiento,
interrumpiendo al máximo
un alto grado de ejecución, sobre el cual, por supuesto,
incluso en pensamientos es difícil
enunciar: el regreso.
La disposición de los principios
al parecer, aquí es importante.
Tú miraste,
cómo se transformó la mano en ladera
y escurriendo tinta
desplegó
pendientes secas, que volaban sobre el maíz marchito:
la noche se desmenuza en el fuego,
como si pretendiera ensanchar el entorno y el contexto en la tensión
de una hebra,
no obstante, la indecisión de las manos vuelve a cualquiera hacia el simple
borde.
De nuevo la vacilación de las manos,
Semejante a aquellas cartas,
sobre las que claramente no se puede decir nada, excepto
que,
los escritores han vivido en algunos ascensos
la extraordinaria sensación,
que les ha dejado decir que, vivir juntos,
les permite continuar buscándose el uno al otro.
Тишина
Здесь как бы назначено было быть самой тишине,
Жужжащей в складках тумана,
в робких следах,
отпечатках, где снова себя обретает движение,
оборвав максимально
высокий уровень исполнения, но, конечно, о нем
даже в помыслах трудно
сказать: возвращение.
Местонахождения принцип
здесь, видимо, важен.
Ты смотрел,
как рука превращала в склоны холма
чернильную ссадину
и разворачивала
склоны сухие, летящую в увядание кукурузу:
ночь крошится в огонь,
как бы стремясь расширить среду и контекст в напряжении
прядей,
однако нерешительность рук возвращает любого к легким
краям.
И опять нерешительность рук,
словно письма,
о которых толком ничего невозможно сказать, кроме того,
что,
писавшие прожили несколько взлетов
необыкновенного чувства,
которое им позволяло сказать, что живи они вместе,
они бы так же продолжали друг друга искать.
Es considerado uno de los poetas rusos más innovadores, su poesía encuentra afinidad con la L=A=N=G=U=A=G=E poetry; Dragomoshchenko rechazaba la idea de una voz autorial singular y se resistía a la concepción de la rima y a la métrica como marcadores poéticos supremos. Su poética explora la experiencia de los sentidos y de la conciencia; traducir a Dragomoshchenko es una tarea bastante difícil pues su sintaxis resulta, en muchos de sus poemas, de difícil acceso, es complicada y confusa. La poesía de Dragomoshchenko es una poesía de la sensación, de la impresión de la memoria, está conectada con la corriente vital y al mismo tiempo con la emoción, posee la quietud y el impulso, la monotonía y la agitación de la tragedia en la vida.
Indira Díaz
(Fuente: Círculo de poesía)
No hay comentarios:
Publicar un comentario